Плоть мягко поддается под лезвием ножниц: плюшевый зайчик кричит, плачет, мечется от боли, бессознательно пытаясь вырваться из рук мучителя. Мальчик не видит ни его страданий, ни судорожно распахнутые глаза-бусинки. Просто разрезает, сантиметр за сантиметром, серую ткань. Небрежно распарывает мягкий живот игрушки, не слыша пронзительного крика, запускает тонкие пальчики в белую вату. С полубезумной, даже несколько разочарованной улыбкой перебирает её, сжимая в маленьком кулачке. - Не то, не то! - почти в отчаянии кричит, бросая изувеченую игрушку на пол. Серый кролик, все так же сжимаясь от боли, облегченно замирает. Кончилось, кончилось. Теперь черед другой игрушки, наверное - того плюшевого медведя с синим колокольчиком на шее. Теперь его будут резать, кромсать старыми ножницами, выкалывать глаза - но уже больше для развлечения, потроша с такой же полубезумной улыбкой. Мальчик не слышит их криков, не видит мучений и взгляда, полного ужаса и отчаяния, боли. Он ищет присутствие жизни там, где она существует лишь ментально, там, где он не попросту не в состоянии увидеть её. И они здесь никто, лишь временное развлечение для жестокого хозяина. У игрушек нет сердца, но они чувствуют.